Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2009 № 5-6

Солнце пылающим кругом
Тонет в морозном дыму.
Был ли кому-нибудь другом,
Любящим был ли кому?

Грусть заметённой равнины,
Сумерек сизый свинец.
Что вы видали от сына,
Бедные мать и отец?

Сухость пронзительной стужи,
Зябких ночей тишина.
Что в этой жизни от мужа
Ты ожидала, жена?

Хлопьев колючая вата,
Мутный рассвет декабря.
Где же всё то, что когда-то
Я оставлял для себя?

Зимнего утра усталость,
Вымерзший сад на корню.
Что же я чувствую жалость
К каждому новому дню?

Вьётся, кружится пороша,
Выдут и пуст окоём.
Что же я мучаюсь прошлым
Больше, чем в прошлом самом.

Мне снятся мёртвые друзья
Уже какую ночь.
Но если в этой жизни я
И мог бы им помочь,
То там, где их скрывает темь,  —
Забывшийся во сне,  —

Зачем я нужен им? Зачем
Идут они ко мне?
Зачем они, потупив взгляд,
Присев в моих ногах,
Со мной беспечно говорят
О прежних пустяках;
Твердят мне с жаром молодым
До самого утра
О том, о чём давно бы им,
Как мне, забыть пора?

Как мне поверить, что они
Сквозь дали и года
Лишь для бесцельной болтовни
Являются сюда?
Иль правда то, что до сих пор
Я отгонял, как мог,  —
И этот лёгкий разговор  —
Их ласковый намёк?

Намёк на то, что даже там,
Где все они сейчас,
Никто не помогает нам
Избавиться от нас;
Что и за крайнею чертой,
От ужаса дрожа,
Наедине сама с собой
Не может быть душа?

Старуха идёт, спотыкаясь,
По улице. Следом за ней,
Крича, хохоча и толкаясь,
С портфелями пять малышей.

Что им до поникшей фигуры?
Они и не видят её.
Им весело в сумраке хмуром,
В кругу равноправном своём.

Они говорят торопливо,
Друг друга не слыша, не в лад.
На гребне высоком прилива
Их юные души парят.

В просторе бескрайнего мира
Им радостны первые дни.
И смотрит старуха, как мимо,
Смеясь, пробегают они.

Шаги достаются ей трудно.
Она отдыхает, дрожа,
Вцепившись в афишную тумбу,
Натужно и жадно дыша.

Над ней приглашенья на вечер,
Портреты певиц, имена.
На голые бальные плечи
Невольно косится она.

И страшно от мёртвого взгляда
Бесцветных слезящихся глаз.
Так что ж ей, зажившейся, надо
От жизни, летящей на нас?

И надо ли что-нибудь жизни
От нас, уходящих во тьму?
Мы жили, мы жили, мы жили!
Но живы ли мы? — не пойму!

Но живы ль? — не знаю, не знаю…
Ловлю и теряю опять.
Ну, кажется, вот! понимаю!
Да нет, ничего не понять.

И вновь в тишине замираю
И слышу, как вечность скрипит,
Как будто замок запирают
И сторож ключами гремит.

О эта тоска человечья,
Отвага в неравном бою!
О эта ребячья беспечность
У бездны на самом краю!

Где все мы: старуха и дети,
Афиши, сугробы, дома  —
Плывём в ледяной круговерти
Сошедшего с мысли ума!

Плывём, задыхаясь, старея,
Ловя дуновенья тепла,  —
Со свистом проносится время
Сквозь лёгкие наши тела!

И в свисте теряется хохот
Мальчишек, бегущих гурьбой,
И плач мой, и жалобный шёпот
Старухи, идущей домой!

Вишня на склоне июньского дня,
Нежного клевера сонный трилистник.
Радуюсь я: они лучше меня!
Равенства требует только завистник.

Я ж не завидую ни соловью,
Ни золотому спокойствию сада.
Разве стесняет свободу мою
Сбитая мною из тёса ограда?

Нет, не стесняет! Я к птицам в родство
Не набиваюсь. И так в этот вечер
Мне хорошо под густою листвой
Яблонь, вздымающих пышные плечи.

Всем нам даны и призванье и труд:
И соловью, и цветам, и деревьям;
Солнцу и звёздам, что скоро взойдут
На небосводе и юном, и древнем.

Нет одиночества в мире живом,
Если несёшь с ним единую ношу
Песней весенней, осенним плодом,
Лётом семян в ледяную порошу.

Новым побегом взойти ли в золе,
Стать ли золою, питающей корни:
Бог в небесах, государь на земле  —
Мир и в домах, и в обителях горних.

Только один есть у каждого путь,
Всё остальное — окольные тропы.
Да не дозволит на них мне свернуть
Доброго дела спасительный опыт.

Да уведёт от пустой суеты,
Воли не дав непомерной гордыне.
О да вовеки минуй меня ты,
Ревность к отцу, недостойная в сыне.

Вот и закатное льётся вино
В ночи узорной горящую чашу.
В каждом мгновении жизни дано
Нам охватить всю вселенную нашу.

Что тут прибавить и что тут отнять!
Без старшинства невозможно и братство.
Лишь полнота нищеты нам понять
И позволяет ущербность богатства.

Всё есть у вишни и у соловья,
Всё есть у ветра и дальней зарницы.
Лучше меня они: радуюсь я!
Есть мне пред кем в восхищенье склониться.

Есть и молчать, и сказать мне о ком
С тихой улыбкой любви неслучайной
Словом, на землю упавшим легко,
В небо растущей безмолвною тайной.

День да ночь  —
Сутки прочь!
Снег кружит,
Собачий брёх.
На столе стоит
Покупной пирог,
Полстакана чая,
Рюмка коньяка.
Над тобой качают
Крыльями века.
Начинаешь сразу
На вопрос ответ,
А кончаешь фразу
Через тыщу лет.
И доносит эхо
На чужой порог
Только шорох снега
Да собачий брёх.
Что же неизменно
Нас гнетёт в тиши?
Овевает стены
Сквознячок души.
И, в лиловой рюмке
Расплескав коньяк,
Подбирая юбки,
Мысль уходит в мрак.
Бровь черней, чем уголь,
Подрисован рот.
Ледяную вьюгу
Переходит вброд.
И, дрожа от стужи
Средь вершин и бездн,
Отгоняя ужас,
Прячется в подъезд,
Где, стуча зубами,
Ждёт шальных гостей,
Трогая руками
Холод батарей.

Дни проходили, шаг чеканя,
И поступь кованых сапог,
Их скрежетание о камень
Уже не слышать я не мог.

В каком-то тягостном кошмаре
Мне всё мерещилось одно:
Сухой колючий запах гари
И дыма кислое вино.

Угар побед и поражений
Был одинаково тяжёл,
И не являлся чистый гений,
Чтоб осенить рабочий стол.

Я звал его, но чуткий шёпот
Терялся в возгласах команд,
И доносился только топот
  — Куда? — шагающих солдат.

Иные тени прилетали,
Дыша чумою и огнём.
Их крылья глухо скрежетали
В мозгу измученном моём.

Они нашёптывали нежно,
Очами сытыми дразня,
О власти слова и железа,
О вкусе крови и огня;

О том, как радостно слиянье
С ревущей дикою толпой,
О том, как сладко обладанье
Своей поруганной душой!..